Фото: roman-grabezhov.livejournal.com
Вечерами на асфальтированную площадку перед киевским колумбарием приходят молодые женщины. Катят разноцветные коляски, ласково шепчут малышам главное, обсуждают друг с другом какие-нибудь пустяки, любуются густым, насыщенным закатом. За тёмно-зелёными от летней травы и деревьев холмами, за куполом деревянной часовни, за футуристическим, низким, разломанным на две причудливые части, крематорием небо по вечерам тяжёлое, синее и серое, с мутной золотой полоской горизонта. Вдалеке видно два или три высотных дома — и больше ничего человеческого: холмы, редкие деревья и большое молчащее небо в розоватых, сонно подрагивающих облаках.
Робкие пары, ещё подростки, тоже прогуливаются рядом с колумбарием. Хотя метро не так далеко, и до Крещатика ехать минут десять, идти нужно через Байковое кладбище и родители не отпускают в город так поздно, пока ещё в силах не отпустить. Дети тоже играют здесь — бегают, смеются, ездят на больших пластмассовых машинах вокруг площадки, к маленькому грязному магазинчику — и обратно.
К колумбарию выходят две улицы частного сектора с дряхлыми, растрескавшимися, заросшими сорняком, мутнооконными домами. Людей живёт много, это по преимуществу городские бедняки и приезжая лимита, некоторые дома снимают беженцы. Пока дети играют на свежем воздухе, взрослые теснятся вокруг пластмассовых столиков слева от магазина, курят, пьют дешёвое пиво и разговаривают «за жизнь». А когда совсем темнеет и местные расходятся по домам, когда кладбищенский сторож зажигает тусклую лампочку в своей хибаре и выпускает на ночь двух собак — жёлтую с чёрным широким оскалом и чёрную с большим фиолетовым языком, — и над крематорием, над домами расстилается мертвецкая звёздная тишина, — блеснут вдруг на широкой улице, отороченной красным забором, фары, машина, ещё различимая в темноте, проедет мимо магазинчика и колумбария, остановится под пышной развесистой вербой, на конце второй улицы, в тупике, и двое, уставшие от закольцованной каждодневной жизни, от работы и заботы, от обязанностей и долгов будут полночи слушать шорохи, шепоты, будут считать звёзды и лепить друг друга из плотной ночной немоты…
Утром, ближе к полудню, к колумбарию начинают съезжаться, сходиться люди — все обочины дороги уставлены машинами. У многих в руках цветы — две гвоздики или белые розы. У женщин на головах повязаны чёрные тяжёлые платки. Почти никто не плачет — сбились в маленькие группки и тихо о чём-то разговаривают. Прощание проходит в зале, напоминающем почему-то католический костёл — по стенам стоят венки из искусственных и живых цветов, впереди — подобие алтаря, пышно и мрачно убранное цветами и лентами. Священник правит службу густо, монотонно и выверено.
Ближе к вечеру он, устало опершись о пластмассовый столик возле магазина, обедает и смотрит, как мужики рубят мелкие деревья — запасаются на зиму, на растопку дровяных печей. Первые мамочки выкатывают «в люди» разноцветные коляски, мальчишки заводят игру в латки, становится свежо и вкусно дышать.
Сгущается вечер…
