Можете вспомнить несколько своих любимых современных и несовременных художников, писавших еду?
Люблю старые натюрморты – особенно голландцев – Виллема Класа Хеду, например. Снейдерс (фламандский живописец Франс Снейдерс – прим. ред.), на мой взгляд, – перенасыщенный и слишком обильный, а вот Хеда – более естественный и быстрый… Из испанцев, кроме Сурбарана, могу назвать Хуана де Эрмиду – у него очень трогательные педантичные натюрморты. Из русских сезаннистов самый «съедобный» художник – Илья Машков. Мне всегда нравилось, как он пишет сливы и виноград – очень условно, но сохраняя иллюзию материальности: все зернышки «светятся». Но, в принципе, натюрморты не всегда должны быть аппетитными – вот, например, страшные селедки или туши Хаима Сутина – это великие изображения еды, но в качестве «аппетайзеров» они совсем не годятся. Вот сегодня в Фейсбуке видел замечательную работу моего хорошего друга из Москвы – Семена Агроскина. Очень минималистичный натюрморт – доска для разделки мяса, батон, а в него воткнут нож. Картина ясная, классическая и сдержанная, но, в то же время, – насыщенная. Если я еще когда-нибудь попаду в Москву и встречусь с Сеней – сделаю ему комплимент от всей души… А вообще – я не отслеживаю, еду пишет художник, или нет.
Знаю, вы любите готовить – где находите рецепты?
Я практически никогда не готовлю по рецептам. Просто знаю, что мне делать с тем или иным продуктом и, предпочтительнее, – так, как до меня еще никто не делал. Так что, мои блюда — это, как правило, импровизация.
Какая импровизация была последней?
Я сварил суп – там была фасоль, охотничьи сосиски и домашняя колбаса, яйцо пашот, которое я потом взболтал, кукуруза, много имбиря, перец чили, чеснок и зелень. Но кукуруза была консервированная, так что суп вышел сладковатым – жена не оценила.
А не бывало такого – приготовите что-нибудь, накроете стол, и все так красиво, хоть картину пиши?
Нет. Я не умею красиво накрывать на стол… Могу приготовить одно или два блюда, но для натюрморта этого мало. Так что, можно сказать: я никогда не рисовал того, что готовил сам. Правда, есть одна ранняя работа. Кажется, тогда мне было 19 лет, и я написал арбуз. Все вышло случайно: я нес его из кухни в комнату, споткнулся, арбуз выпал у меня из рук и моментально раскололся на куски неправильной формы, яркие и сочные… Я не удержался и начал писать все это «арбузное мясо», а потом – съел арбуз… пусть и слегка «подуставший».
Всегда съедаете продукты, которые пишете?
Разумеется, если они не испорчены, но такого не случается – пишу я достаточно быстро.
У вас есть несколько циклов картин, на которых еда играет особую, если не сказать главную, роль.
У меня нет задачи создать некую иллюзию, чтобы у всех «слюнки потекли». Я пишу, как правило, не продукты, а объемы, плоскости, ритмы и фактуры. На тех же натюрмортах с белыми предметами или с сырами я создавал чисто ритмические композиции…
То есть ваши натюрморты это… музыка?
Наверное. Как когда-то сказал Хрущев: «Бывает разная музыка и бывает разный джаз»… Например, серия натюрмортов «Живая натура», которую я делал для галереи «Дукат» в Киеве, в первую очередь была «перекличкой» с работами некоторых художников начала века, которыми я в свое время увлекался. Русские сезаннисты, Петров-Водкин, даже Ван Гог – с ними я общался на особом уровне – где-то это было «пересмешничание» где-то воровство, где-то подражание, где-то попытка войти в определенное состояние…
Большинство этих работ вы создавали в своей одесской мастерской. Одесса вдохновляет на натюрморты?
Не думаю, что все дело в Одессе, хотя здесь я люблю ходить по улицам и к морю, встречаться с друзьями…. Мне очень комфортно в городской среде, созданной одесской архитектурой, но она к натюрмортам не располагает. Зато мой дом, то, как я его обставил и чем себя окружил – очень даже располагает. Впрочем, если все, что меня окружает, со всеми потрохами, перенести куда-нибудь в Кременчуг или в Париж, это будет вдохновлять меня так же. Кстати, в серии «Живая натура» есть работа «Фаршированная рыба», так вот в ней для меня основным переживанием была не рыба, а сервировочное блюдо. Это – чуть ли не первая вещь из моей коллекции английского фаянса: такое смешное и трогательное, что я не мог его не купить. Там изображен памятник Воронцову на Соборной площади в Одессе, а на полях – элементы одесской архитектуры, причем кое-что изображено с ошибками. Так что, в «Фаршированной рыбе» меня больше заинтересовало именно это блюдо, хоть рыбу я тоже очень люблю.
Какой из продуктов вам писать сложнее всего, а какой – проще?
Я не задумывался, но, наверное, легче писать то, что увлекает, и от вкусовых качеств продукта здесь зависит очень мало. Меня, например, увлекают объемы, цвета и фактуры – я не иду от гастрономических импульсов.
И все же, что было увлекательнее: «Сыры» или «Белые предметы»?
Первые «Сыры» и первые «Белые предметы». Когда и то и другое вошло в некий тираж, это уже превратилось в профессиональную задачу.
Так сейчас работают многие художники: тиражируют свои работы и продают ресторанам для интерьера…
Я бы, возможно, согласился – люблю, когда мои работы покупают.
А хотелось бы, например, создать серию работ для Макдональдса?
Скорее всего – нет. У них уже есть какой-то стиль, в который я никогда особо не вникал, это все-таки – фастфуд. Зато у меня всегда было (и есть) желание открыть свой собственный ресторан, в котором интерьер строился бы на моей живописи. Не думаю, что это случится в ближайшее время – то, что мне интересно писать, вряд ли способствует обильному слюноотделению и повышению аппетита, но с другой стороны… Место могло бы стать модным.
Что было бы фирменным блюдом?
Его бы не было. Меню бы достаточно часто обновлялось, смещались акценты. Впрочем, чем дальше, тем больше я люблю одесскую кухню. Микс, который сложился здесь, уникален. Много овощей, много рыбы, перемешанные традиции среднеевропейской, французской, славянской, еврейской, средиземноморской, бессарабской, балканской кухонь – все здесь, и все – в гармонии. Возможно, я преувеличиваю, но для меня одесская кухня – одна из самых интересных в мире.
Тем не менее, она редко изображается на полотнах одесских художников…
И правильно: она для того, чтобы ее есть, а не для того, чтобы изображать.
И в каких ресторанах вы предпочитаете ее есть?
«Кларабара» – мое самое любимое место. Хозяева меняются, но очарование локации – неизменно. Вообще в Одессе открывается много новых мест, и поначалу они все интересны. В Киеве я меньше хожу по ресторанам – люблю «Арбекину», «Клюкву & Брюкву» или «Самогон-бар», под настроение…
А рисовать в кафе или ресторанах вам нравится?
Нет. Кроликов режут в лаборатории, книги читают в библиотеке, а в ресторанах – едят и общаются, так что пусть так и остается.
Вам не кажется, что накрывшая всех мода на гастрономию, сказалась на качестве и количестве художественных произведений, в которых фигурирует еда?
Не знаю, как насчет «всех», но у меня натюрмортов точно стало больше, хотя бы потому что их у меня часто покупают, особенно «Сыры».
Но натюрморты всегда считались символом богатой и сытой жизни, а сейчас у нас кризис…
Даже в кризис у нас остаются воспоминания о сытой и богатой жизни, а натюрморты в любом случае бывают разные, в том числе и аскетичные, и не связанные с едой вообще…
Это – правда! Вот ваши серии «Живая натура» и «Сказки об Италии» включают гастрономические элементы, но при этом – очень разные…
В «Сказках об Италии» предметы, кажущиеся едой, скорее выступают как геометрические формы. Здесь я пытался отразить влияние пространственных решений итальянских художников раннего Возрождения, прежде всего – Джотто. Тут на бумаге для меня прежде всего разворачивался мир, порожденный моими ассоциациями, интимными переживаниями, детскими воспоминаниями, стереотипами… С едой это вряд ли связано (даже если вы видите на картине вареное яйцо).
Вы всегда говорили о том, что художник в своем изображении природы должен эту самую природу превзойти…
Да, импрессионисты разлагали мир на мазки для передачи света и воздуха, кубисты работали по принципу Пикассо: «Я пишу мир не таким, как его вижу, а таким, как его знаю».
Не хотелось ли вам на своих полотнах улучшить какие-то фрукты или овощи? Как генетик, например?
В своих натюрмортах мне было интересно идти именно от реальности. Я искал простого диалога с натурой. Но, разумеется, я не делал типичную натурную живопись. В предмете, написанном мною, всегда присутствовал элемент моего знания о нем и, конечно, – его прочтение, через первоисточник к которому я апеллирую (большинство картин «Живой натуры» напрямую «отсылают» к работам художников начала XX века – Прим. ред.).
А ведь натюрмортам всегда пытаются придать какое-либо скрытое значение…
Не стоит, иногда натюрморт – это просто натюрморт.
Интересно, а что и как нужно рисовать начинающим художникам, чтобы стать популярными и богатыми?
Им нужно немедленно бросать это грязное дело. Пусть уходят в бизнес или замуж – тогда жизнь удастся. Теперь все, что ни делай – будет намного легче, чем быть успешным художником.
За свою первую картину вы получили 25 рублей, а потом в одном из интервью сказали, что на эти деньги можно было неплохо посидеть вдвоем в ресторане. Что по меркам того времени называлось «неплохо посидеть» – можете вспомнить?
В ресторане за эти деньги можно было взять бутылку шампанского, еще чего-нибудь «крепенького», салат какой-то, котлету по-киевски и кофе с пирожными. Сегодня с 25 гривнями намного сложнее, правда, теперь мои работы стоят дороже, чем обед в ресторане. Жизнь становится лучше…
И напоследок: кто из ваших друзей-художников готовит также хорошо, как и вы?
Я сразу же вспомнил своего друга, который очень хорошо готовит, но он еще 30 лет назад сказал мне: «Мужчина должен хорошо готовить, но его жена об этом знать не должна», так что оставим его имя в секрете. А если честно, человек, который может найти живописную гармонию, вполне в состоянии справиться с любой гастрономической задачей.
