Евгении Быстровой 46 лет, и она бездомная. Полжизни женщина живет на улице, попрошайничает и иногда даже ворует. Дома, работы и денег у нее нет, но есть мечта – жить, как все нормальные люди. Сейчас Евгения живет под елкой на Майдане и ждет, когда закончится война, чтобы вернуться в родной Луганск.
О трудном детстве
Женя, как она сама себя называет, родилась в 1972 году в Луганске. Ее отец попал в тюрьму, мать выпивала, поэтому Женю забрали в интернат в Северодонецке.
– Папу я не знаю: я была маленькой, когда его посадили. А маму в детдоме видела один раз, когда мне еще не было и пяти: она приехала, привезла мне конфеты и долго плакала.
После первого класса Женю перевели в интернат в поселке Кленовый Луганской области. Там она подружилась с одной из учительниц, Александрой Шевченко.
– Я была ее любимицей. На выходные Александра Федоровна забирала меня к себе домой. учила готовить. Мы читали книжки и смотрели мультики. Когда мне исполнилось 16 лет, она помогла мне сделать паспорт и устроила ученицей на обувную фабрику в Луганске.
О желании жить красиво и судимости
От предприятия Жене дали комнату в общежитии. Она, как ученица, получала 40 советских рублей. Этих денег Жене не хватало, и тогда она стала воровать.
– Мне хотелось жить лучше, я мечтала о модных спортивных штанах и кроссовках. Поэтому стала воровать золото из комнат в общежитии и сдавать его на рынке. На эти деньги я могла сходить в кафе, купить себе одежду, а однажды даже сделала химическую завивку.
В 18 лет Женю задержали: из пустого автобуса на вокзале она украла деньги у водителя, который ненадолго отошел. Это увидела прохожая и стала кричать. За кражу Жене дали 2,5 года условно. А через три месяца опять задержали за украденный в кафе кошелек и посадили на пять лет. В колонии от «соседок» Женя узнала, что такое клофелин и как им пользоваться, и что в Москве можно заработать больше легких денег, чем в Луганске.
Выйдя из колонии, Женя познакомилась с судимым за кражи Андреем.
– Он был гастролер, работал по карманам. Выпивал, и я стала пить вместе с ним. Мы жили на улице. Через несколько месяцев я забеременела, и когда мне было 24 года, родила дочку Инну. Ее забрали в детдом. Может так и лучше, зачем ей было все это видеть? Это ведь не жизнь, а существование.
О переезде в Киев
Андрея вскоре посадили за наркотики, и Женя стала бомжевать одна. Потом поехала к матери в Николаев – адрес ей еще в интернате дала учительница Александра Шевченко. Женя говорит, что мать выпивала, поэтому оставаться у нее она не захотела и уехала на перекладных в Москву. Два года жизни на Курском вокзале, алкоголь, кражи с клофелином и очередной срок в российской колонии. В Луганск Женя вернулась больше 10 лет назад, где продолжила бомжевать.
– В Киев я приехала во время Евромайдана. Здесь было много людей, и можно было бесплатно получить еду. Да и поддержать Революцию тоже хотелось.
Женя говорит, что на Евромайдане даже нашла себе занятие – помогала убирать биотуалеты, за что ей платили немного денег, кормили и разрешали жить в палатке.
Изначально Женя планировала вернуться в Луганск, но из-за войны ей пришлось остаться в Киеве. Сейчас ее дом – газон под елкой на Майдане, где она живет с двумя другими бездомными Таней и Витей, и его собакой Альфой.
– Жить в «ЛНР» я не хочу, потому что люблю Украину. Мечтаю, чтобы война скорее закончилась и хочу вернуться в Луганск, хоть и там, наверное, буду жить на улице. Но это моя родина, и я по ней скучаю.
О жизни под елкой
Женя часто попрошайничает и по-прежнему ворует. Правда, говорит, что теперь делает это редко.
– Честно, мне за это не стыдно. Когда ты хочешь есть, ты будешь делать что угодно. На водку я не трачу и покупаю разве что пиво. Кто-то гривну даст, кто-то пять, так и собирается за день гривен 100, изредка и 200 может быть. Но это только кажется, что много. Купишь чай, сигареты, поесть – вот и копейки остались.
Женя говорит, что иногда делится деньгами с другими бездомными, старается давать хотя бы несколько гривен бабушкам, которые просят милостыню, изредка жертвует деньги на армию.
Зимой Женя, как и другие бомжи, спит в переходах, летом – под елкой на Майдане. Ест горячую еду и одевается она у волонтеров и у представителей различных церквей, которые несколько раз в неделю приезжают в центр Киева. Они предлагают отправится в реабилитационный центр, где можно сходить в душ, постричься, постирать одежду и поспать. Там можно надолго остаться, но Женя не хочет из-за лекций о боге.
Женщина говорит, что несколько раз пыталась найти работу, но из этого ничего не вышло – ей просто не платили. Поэтому теперь она никому не доверяет и боится в очередной раз быть обманутой.
– Я полгода под Одессой собирала овощи. Сначала даже кормили хорошо, но потом стали давать тарелку юшки, в которой плавала одна картошка. И совсем не платили деньги. В Киеве я устроилась дворником, мне обещали дать аванс через три дня. Но денег я так и не увидела, поэтому ушла оттуда.
О мечтах
В нашем разговоре Женя часто ругается матом, говорит на «тюремном языке» и много курит. От нее немного пахнет алкоголем. Она держится уверенно, порой даже вспыльчиво. Но когда речь заходит о дочери, Женя начинает плакать. Слезы она пытается сдерживать, вытирает их рукой и отворачивается. Дочери Жени, Инне, сейчас 22 года, она живет в Москве. Жене об этом в одну из немногих встреч сказала мама, бабушка Инны.
– Я бы очень хотела увидеть дочку. Даже не знаю, чтобы я ей сказала. Наверно, просто расплакалась бы.
Женя говорит, что мечтает жить, как все нормальные люди – иметь крышу над головой, спать на кровати, ходить в душ и смотреть телевизор. А еще хочет работать на стройке, например, штукатурщиком или маляром, и не за еду, а за деньги. Но Женя боится, что у нее ничего не получится: опять обманут или не хватит силы воли начать жить по-другому и не запить.
– Бывает, хочу поговорить с кем-то, но люди от меня шарахаются. Я для них – отброс общества. Я часто плачу, ведь в жизни все сложилось не так, как хотелось бы. Понимаю, что во всем виновата водка и я сама. Мне нужно, чтобы меня кто-то подтолкнул, и я не имею в виду деньги, хотя бы разговором. Но люди проходят мимо – им все равно. Но я надеюсь на лучшее и верю, что у меня еще все изменится.
Читайте также: «А найстрашніше – це ніч»: відверта розмова з безпритульною».
