Киев, сентябрь 1941-го. Киевляне у ограды стадиона «Зенит» («Старт») на ул. Лагерной (Маршала Рыбалко). Порядок поддерживают украинские полицаи из бывших военнопленных. Фото: Иоганнес Хеле
Ровно 70 лет назад, 19 сентября 1941 года, немцы вошли в Киев. Начались два страшных года оккупации города, пережить которые удалось далеко не всем горожанам. В канун этой даты мы пообщались с очевидцами тех событий, которые помнят голод, страх и смерть 1941—1943 годов.
Тогда они были еще детьми — от четырех до 16 лет. Один из наших собеседников — известный киевовед Дмитрий Малаков. «В 1941 году мы вместе с мамой и 13-летним братом жили в небольшой комнате в коммунальной квартире на ул. Круглоуниверситетской, 14 на Липках. Отец ушел на войну, а мы остались в Киеве. На руках у мамы кроме детей были наша больная бабушка и сестра-инвалид с дочкой. Мне тогда было всего четыре года. Но то, что происходило в Киеве, я отчетливо помню. Во-первых, в памяти отложились эксремальные картинки происходившего, а во-вторых — в семье о тех событиях вспоминали и после, каждый раз, когда по вечерам не было света», — рассказывает Дмитрий Малаков.
Пенсионеру и обладателю звания «Праведник мира» Георгию Замыхайлову в 1941-м исполнилось 16 лет. «Это было страшное время, когда и детям, и взрослым приходилось постоянно находиться в страхе и прятаться. Я никогда не забуду тот погреб на улице Новопечерской за нынешним Дворцом культуры «Украина», в котором скрывался от немцев сам и прятал еврейских детей», — вспоминает Георгий Иванович.
К приходу немцев в Киеве оставалось около 400 тысяч горожан. Остальные ушли на войну или уехали в эвакуацию. Эвакуировали в первую очередь семьи работников НКВД, ЦК, командного состава и партийных органов, квалифицированных рабочих 3-го и выше разрядов, ученых, артистов. Эвакуация происходила на пяти железнодорожных станциях: «Дарница», «Киев—Пассажирский», «Киев—Московский», «Киев—Товарный», «Киев—Лукьяновка». «Желающих уехать было много, но не все могли. На вокзалах было все оцеплено и функционировали специальные пропускные пункты. За ограждение пропускали только тех, у кого была бронь, в общей сложности 325 тысяч человек. Некоторые пытались уехать сами. Нас, например, знакомый предложил увезти на машине. Но мама отказалась, так как не было ни копейки денег, да и радио твердило, мол, Киев не сдадим», — рассказывает Дмитрий Васильевич.
После эвакуации опустели дома, а затем и целые кварталы. На Липках, где жил весь НКВД, не было живой души. Когда с 17 сентября из Киева начали уходить советские войска, население стало массово грабить магазины. «Это продолжалось до 19 сентября, когда в город вошли немцы. Народ тащил все абсолютно — от иголок и носков до габаритной мебели. Все это собирались обменивать потом на еду, потому что власти вывезли из города все продукты, а что не успели, потопили в Днепре. А всем нужно было выживать», — говорит Малаков.
Киевлянин Александр Лашук, чья мама, Клавдия Алексеевна, пережила войну, говорит, что немцы зашли спокойно. «Мама рассказывала, что фашисты зашли в город без стрельбы и погромов. Многие люди оставались в домах и смотрели на них через окна своих квартир. На углу Прорезной и Крещатика, где сейчас проектный институт, располагался магазин. Немцы устроили в нем пункт сдачи радиоприемников. На двери на грубой бумаге серо-синего цвета висело огромное объявление: «Наказується всім жидам міста Києва і околиць зібратися ... 29 вересня 1941 року до 8 ранку при вул.Мельника—Доктерівській (коло кладовища). Всі повинні забрати з собою документи, гроші, білизну та інше. Хто не підпорядкується цьому розпорядженню, буде розстріляний». Тогда еще никто не знал про Бабий Яр», — говорит Лашук.
А Надежда Владимирова, когда вошли немцы, жила в районе Дарницкого вокзала. Ей было 4,5 года. «Мы жили у бабушки в частном доме — папа ушел на фронт, он был коммунистом, и мама вынуждена была переехать к ней, опасаясь преследования. Когда наши ушли из города, мы тоже уехали. А когда вернулись, в доме уже жили немцы. Мы поселились во флигеле. Были сначала и какие-то запасы крупы, немцы их не забрали. Но было страшно, потому что каждый день кого-то вешали. Мы с братом и бабушкой очень боялись за маму», — вспоминает Надежда Андреевна.
Дети, оставшиеся при немцах в городе, не знали вкуса фруктов и сладостей. Их знали по картинкам. Дмитрий Малаков, которого мама, когда стало совсем тяжело, отдала в детдом на Соломенке, организованный в период оккупации городской управой, вспоминает, что там часто играли в довоенное лото.
«Нам раздавали листы с картинками, а ведущий доставал отдельные картинки из мешочка. Этими картинками нужно было накрывать свои. Вот ведущий достает и говорит: «апельсин», узнает, у кого «апельсин», потом «мандарин», и дети ищут, у кого «мандарин». Потом ведущий доставал «яблоко», «конфету», «печенье»… А мы все это знали только по картинкам. А из сладкого мы тогда пробовали только черные ягодки паслена да цветки акации.
Достать их было трудно, и во время дождя мы ждали, пока цветки упадут на землю», — вспоминает Малаков.
В детдоме кормили три раза в день: утром и вечером теплой водичкой коричневого цвета (отвар мелассы), а днем жиденьким кандером, и по кусочку эрзац-хлеба. А весной, когда появилась первая крапива, варили зеленый борщ. И это было спасением от голодной смерти. От детей скрывали правду о войне. «Когда советские самолеты бомбили вокзал так, что у нас в одной группе от мощной воздушной волны вывалились оконные рамы, утром воспитательницы сказали: «Дети, ночью была сильная гроза». А дети в ответ: «Такая сильная, что аж бомбы падали». Вот такой юмор был», — говорит Малаков.
Школы в 1941—м открылись не 1, а 8 сентября. «Когда наши начали уходить, я собиралась в школу. К нам зашла соседка и сказала, что наши уходят, и позвала
прятаться в подвал. Мы жили недалеко нынешнего парка Славы. Спрятались все в подвал и просидели там до тех пор, пока не вошли немцы», — вспоминает Вера Васильевна, которой тогда было 13.
Киевлян оставили без еды, воды и света. В то время в Киеве пустовали целые кварталы — квартиры уехавших в эвакуацию и евреев, расстрелянных в Бабьем Яру.
Сенной рынок. Был полностью разграблен в дни безвластия 18-19 сентября, пока не зашли немцы. Фото: trinixy.ru
«Те, кто уезжал, сдавали ключи от своих квартир дворнику. Тот отвечал за дом, следил за порядком. Когда же пришли немцы, они потребовали у дворников ключи от квартир и сами туда заселялись», — говорит Дмитрий Малаков. А по воспоминаниям Клавдии Лашук, их квартиру на ул. Тургеневской заняли немцы.
«Освободилось много квартир, где жили расстрелянные в Бабьем Яру евреи. Но ни мама, ни другие, оставшиеся без крова, не хотели там жить. Люди считали кощунственным занимать жилье, еще недавно принадлежавшее погибшим. Поэтому мы поселились в свободной комнате в подвале», — рассказывала мама», — говорит Александр Лашук.
Нацисты могли зайти в любую квартиру и забрать все то, что хотели. Пенсионеры вспоминают, что чаще всего они забирали перьевые подушки и духи «Красная Москва». Поначалу воды и света в квартирах не было. Дмитрий Малаков рассказывает, что его брат в те первые дни пошел на Днепр с чайником. Тогда речная вода была еще сравнительно чистой. Кто-то брал воду из водопроводных колодцев, подземных пожарных резервуаров. Потом немцы заставили восстановить водоснабжение. Света в квартирах тоже не было, если где-то окна светились, то только в квартирах немцев или фольксдойче (граждан немецкого происхождения).
Киевляне же сначала пользовались керосиновыми лампами, а когда керосин кончился, ложились спать, когда темнело. Выходить на улицу в вечернее и ночное время запрещалось: с 18 и до 5 часов действовал комендантский час. Тех, кто ослушался, расстреливали без разговоров.
Магазины работали в то время только для немцев, а для населения были базары, которые располагались на Львовской площади (где сейчас сквер), на Евбазе («еврейском базаре» на площади Победы) на Лукьяновке и на Подоле (нынешний Житний рынок). На рынки первое время ходили без денег, но с тем, что можно обменять на еду. «Село и пригород кормили в то время горожан, потому что несли на рынок продукты. Но этот натуробмен был неравным. Например, детскую и взрослую одежду можно было выменять на стакан пшена — самой дешевой крупы. Моя мама так поотдавала мои детские книги», — говорит Дмитрий Васильевич. Цены на продукты менялись в зависимости от ситуации на фронте — чем дальше заходили немцы, тем дороже стоила пища.
Пенсионерка Вера Васильевна вспоминает, что питалась одним лишь хлебом из каштанов: «Управа распорядилась, чтобы мы собирали каштаны и сдавали их на хлебозаводы. Там из них делали хлеб, похожий на мыло, горький, и выдавали его по талонам три раза в неделю по 200 граммов».
ЗАВОДЫ И ТЕАТРЫ
Одним из первых приказов, которые издали немцы в Киеве, было встать всем на работу. «Так заработали все заводы: «Арсенал», «Ленкузня». Правда, основное оборудование (станочный парк) отсюда было вывезено, и рабочим (тем, кто остался) приходилось заниматься не прежним производством, а, например, ремонтом автомобилей и немецкой техники», — говорит Малаков. Актеры тоже вышли на работу и восстановили репертуар. «Тогда шли украинские оперы и балеты, куда ходили и немцы, и киевляне. Не знаю, сколько это стоило, потому что я там никогда не бывал, но знаю, что нашим театралам скудные средства позволяли сидеть только на галерке. В партере и ложах сидели немцы. Кстати, в 1943 году в Киеве состоялись две художественные выставки, на которых выставляли свои работы 216 художников. Картины покупали преимущественно немцы.
Всем работающим выдавали так называемые «арбайтскарте», где за каждую отработанную неделю ставили штампик. Во время облав немцы требовали предъявить карточку, и за просрочку отправляли в Германию. Платили так мало, что хватало на одну буханку хлеба в месяц — 300 оккупационных карбованцев. К слову, 1 кг сала на базаре (раньше в Киеве не говорили «рынок», а только «базар») стоил 7 тыс. крб. Некоторые киевляне «увиливали» от работ, чтобы смотреть за детьми. «Маму немцы не привлекали к принудительным работам. После болезни на руке у нее была ярко выраженная косточка. Она пользовалась своим «увечьем». Время от времени совершала походы в село за продуктами. Именно в эти моменты я попадала в экстремальные ситуации, в облавы», — вспоминала Клавдия Лашук. Многие дети устраивались на работу, чтобы не попасть в Германию.
«Поначалу я прятался во время облав, а потом знакомые помогли устроиться на железную дорогу, и меня перестали трогать», — рассказывает Георгий Замыхайлов. «Полицаи ловили всех, кто был на улице, без разбору, везли на сборный пункт на Львовской, а оттуда отправляли в Германию. Меня один раз тоже поймали. Я помню, что спросил, мол, дяденька, что я буду делать в Германии. А он мне ответил, что свиней пасти. Потом мне удалось сбежать», — говорит Вера Васильевна. Клавдия Лашук тоже «попадалась»: «Я пошла прогуляться на Евбазе. В это время облава. Меня с другими людьми загнали в крытую машину. Среди всех я оказалась самой маленькой. Привезли нас, как я узнала позже, в только построенный лагерь для советских военнопленных в Новой Дарнице. Пахло свежеспиленной сосной. Везде ходили часовые. Два дня мы убирали на стройке. Ночевали тут же, на полу. Нас не кормили. Надсмотрщики ничего не объясняли, только подгоняли и покрикивали. Во вторую ночь услышала рядом шепот: «Как совсем стемнеет, уходим». Женщины прошли незамеченными. За ними я». Немцы толерантно относились к киевлянам, которые ходили в церкви, правда, сами никогда не заходили туда. У них была своя церковь на ул. Лютеранской, а наши ходили в Андреевскую церковь, в трапезную Михайловского Златоверхого, Покровскую церковь и Покровский монастырь.
Во время оккупации в Киеве из общественного транспорта ходил только трамвай. Все автобусы, которых до войны и было не так много, забрали в армию, а часть троллейбусного парка немцы увезли в Германию.
«Мой дед был первым киевским трамвайщиком, и до войны я очень любил с ним кататься. Тогда это было развлечением. Но когда пришли немцы, я к трамваю даже не подходил — страшно было», — сказал нам Георгий Замыхайлов, которому в 1941 году было 16 лет.
А Дмитрий Малаков говорит, что за проезд в трамвае платить должны были лишь горожане. Немцы ездили бесплатно, более того, на первой площадке (возле первых дверей и вагоновода). «Зайцев» в трамваях не было, в каждем вагоне работал кондуктор, который брал плату с мирных жителей. «Была такая история, когда в трамвае карманный вор залез к кому-то. Люди подняли шум и поймали его. На передней площадке в это время ехал немецкий офицер. Он сразу же выяснил, в чем дело, остановил трамвай, вывел вора и застрелил его на глазах у всех. Потом вернулся в трамвай, и все поехали дальше. Об этом случае знал весь Киев», — рассказывает Дмитрий Малаков.
Но основная часть людей передвигалась по улицам пешком, даже на большие расстояния. Без особой необходимости киевляне старались вообще из дома не выходить, так как в городе периодически устраивали облавы. А всех, кого удавалось поймать, заталкивали в машины и везли на сборный пункт на Артема, 24, откуда увозили в Германию. А многих воров и подпольщиков публично казнили на фонарях напротив Бессарабки, где сейчас памятник Ленину.
«Тяжкой была доля наших военнопленных - 130 тысяч погибло в то время в Дарницком лагере, и 25 тысяч — в Сырецком» — говорит Малаков.
