Я в Киеве
НК: Где и когда вас можно увидеть и послушать?
Кроме этого места (интервью происходило под старинной липой рядом с фундаментом Десятинной церкви — прим. ред.), я играю возле верхнего выхода из фуникулера, а по выходным, когда меньше машин — на Десятинной рядом с Андреевской церковью.
НК: В чем главная трудность вашего занятия?
Единственная трудность — это то, что с каждым годом все труднее найти тихое место. Отовсюду наступают машины, включаются громкоговорители — а я стараюсь петь и играть негромко, так красивее.
НК: Сколько в Киеве бандуристов, выступающих, как и вы, на улице?
Я знаю лично человек восемь. Вот, например, в Софии играет давний козак, мой товарищ — Степан Щербак.
НК: Где в Киеве сейчас обучают игре на бандуре?
В Институте культуры и в Консерватории, и еще есть студия при Государственной капелле бандуристов — я сам там учился.
НК: Кто проявляет больше интереса и больше платит — наши или иностранцы?
Это на какую душу попадешь. Бывает, самый бедный положит последнюю копейку, если почувствует эту красоту. И среди иностранцев есть такие, которые это чувствуют, хоть ни слова не понимают. Однажды я пел на улице в Германии (в 90-х я играл и в Словакии, Австрии, Дании, Польше — ездил с концертами с детским фольклорным коллективом) - передо мной остановилась женщина и, слушая, плакала. Оказалось, что она русская, выехавшая за границу во времена развала Союза из Казахстана. Рассказала, что скучает по временам, когда в праздник за столом собирались все вместе, независимо от национальности — пели, веселились. А здесь, говорит, немец посчитал деньги — и ложится спать. И так — каждый день. «Это не жизнь, и это не люди» — так она мне сказала.
Кстати, сейчас, к сожалению, в Киеве уже не найти детского коллектива такого уровня, который можно было бы повезти показывать в Европу. Тогда люди из Европы поражались красоте нашей культуры. А сейчас нам нечего показать. То, что произошло за эти 20 лет — это просто катастрофа.
НК: Что думаете по поводу проектов «реконструкции» Десятинки?
Я на этом месте начал петь где-то в 89-м году. Хорошее место, красивые виды — тогда еще не «зарос» вид на Андреевскую церковь. Не было этого забора, люди ходили по фундаментам, ощущали глубокую святость этого места... Я скажу так. Верит в Бога тот, кто творит добро людям — он после смерти идет к Богу, в вечную жизнь. Слышали такое? А тот, кто творит зло — не верит в Бога, и отправляется в ад. Это — основа народной веры. То, что сейчас здесь творится — этим раздражают людей, сеют среди них вражду. То есть те, кто хочет построить здесь церковь, не верят в Бога, исходя из того, что я сказал.
НК: А что скажете по поводу скульптур на Пейзажной аллее?
Ничего из того, что там есть, нет в культуре нашего народа. Оно чужое и глупое.
НК: Ваши любимые места в Киеве?
Часто бываю на Трухановом острове — там еще остались чистые, нетронутые места. А вообще, больше всего люблю выезжать в область, в степи. Сажусь на раннюю электричку, а возвращаюсь самой поздней. Красивые ландшафты, людей почти нет, дикие животные еще встречаются — зайцы, лисы. Вот это для меня любимый отдых.
Лет 15 назад моим любимым местом было урочище Кожемяки, когда оно еще не было застроено. Были заросли, пели соловьи, был ставок и даже дикие утки. Я любил ходить через эти места из дома на Подол, на рынок. Для меня это был лучший отдых. Потом стали говорить, что всё это расчистят и сделают там певческое поле. О, думаю, это хорошо — если сделают по аналогии с рижским или таллиннским — ведь у украинского народа такая хоровая культура! Но сами видите, чем на самом деле это закончилось. Да и пения сейчас нет — народ теряет это. Молодежь перестала петь, и я считаю, что это самая страшная потеря, которая случилась в Украине за последние десятилетия.
НК: Чего не хватает Киеву?
Красоты — для глаз и ушей. То, что сейчас звучит повсюду в Киеве и других городах, на улицах и в домах — это вредные звуки, они укорачивают жизнь. По сути, украинцы вымирают, да и европейские народы тоже. Я живу на Костельной, и мне хорошо слышно, что происходит на Майдане и Крещатике. Когда сажали Юлю, эти митинги слышно было с закрытыми дверями и окнами. Слов не разобрать, а только «гав-гав-гав Юля! гав-гав-гав Юля!»... В тех домах, что поближе к суду, маленькие дети днем спать не могли. Эти уродливые звуки даже на Десятинке было слышно. Кстати, в этом году я уже не слышал здесь соловьев — а в прошлом году они еще пели.
Второе — реклама. Всё, что изображают на ней — стопроцентная дурость. Непристойная одежда, позы, разорванные рты, оскаленные зубы. Я еще помню, как раньше, когда молодой парень или девушка собирались в гости, родители учили их: улыбайся скромно, не скалься! А теперь людям навязывают совсем другую манеру поведения, и результат видно по тому, как люди одеваются и ведут себя. Это грязно и вредно для мышления и для здоровья, это влияет на семя, на потомство.
НК: Вы можете отличить киевлян от приезжих? Есть какие-то характерные черты?
Не знаю... То, что я вижу вокруг — это какая-то мешанина. Когда народ живет единым укладом, этот уклад дает человеку направление, и он благодаря ему становится самим собой. Сейчас часто слышишь: «Я хочу быть самим собой!». А получается из этого «самим собой» чаще всего какая-то глупость. Народ ничем не объединен, люди не приносят друг другу радости...
НК: Что в Киеве вы хотели бы купить, но не хватает денег или возможностей?
Пожалуй, что ничего. У меня хватает средств на еду, одежду, оплату коммунальных счетов. Машину никогда не хотел. Телевизор лет восемь назад сгорел — не ремонтируем и новый не покупаем, не нужен он нам. Мы с женой живем в коммунальной квартире - хорошо было бы купить отдельную, но о таких деньгах я и не мечтаю.
НК: Вы коренной киевлянин?
Нет, я из Тернопольской области, приехал сюда в 1967-м году.
Об авторе
Богдан Островский, бандурист
«Я родился в 1943-м в Тернопольской области. В 1950-м наше село переселили в Запорожскую область - по разным версиям, то ли потому, что наши места очень приглянулись кому-то, и там решили построить дачный городок, то ли для того, чтобы «зачистить» территорию: вокруг нашего села были тайные базы УПА.
С раннего детства меня волновала и тянула музыка. Еще в школе, подзаработав где-то денег, купил себе гитару и самоучитель. Играл на духовых инструментах в молодежном оркестре при колхозе. Затем служил в Риге вместе с родным братом. После армии мы с ним не могли остаться в своем селе: родителей не стало, некуда было возвращаться. А когда брат был проездом в Киеве, ему предложили подать заявление на вступление в милицию. По пути из Риги, будучи в Киеве, мы об этом вспомнили, пошли туда, и нас приняли. В милиции был хор, мы с братом участвовали в нем, даже выступали в его составе в московском Кремлевском дворце. Попутно учился в вечерней школе. Учеба и работа давались мне хорошо, преподаватели советовали пробоваться в университет или в юридический институт, но меня не тянуло к этому. И вот однажды я прочитал объявление о том, что капелла бандуристов набирает желающих в свою студию. Думаю: зайду-ка, посмотрю. Меня прослушали и взяли. Несколько месяцев я еще должен был отработать в милиции, а затем ушел и стал бандуристом.
Пою в основном народные песни и думы — среди них есть такие, возраст которых невозможно оценить. Например, есть одна такая, которая основана на «Слове о полку Игореве» - значит, ей до тысячи лет».
