Вечер должен был начаться в 7 часов, но уже к 6-ти народ стал сходиться в небольшой подвальчик, занимать места, заказывать напитки. Кое-кто пришел с книгами «Фотосинтез» и «Непоэмание» для автографа, хотя в киевских магазинах Вериных сборников пока не наблюдается, так что, очевидно, это московские «трофеи», привезенные самолично или заказанные через интернет.
Без двадцати семь свободных площадок для «приземления» уже не осталось, приходилось изыскивать места на случайных стульчиках, устраиваться на ступеньках, вжиматься в углы и стенки. Верочка пришла за полчаса до начала, была хороша собой, мила, приветлива и согласилась ответить на несколько вопросов «Нашего Киева». Мы уселись в сторонке и побеседовали.
НК: Вера, у вас какие ассоциации возникают со словом «Киев»?
Он невероятно зеленый, невероятно просторный. Здесь совершенно другое качество неба, потому что оно очень отличается от московского.
НК: А чем?
Высотой, цветом, вообще качеством. Есть ощущение, что оно сделано из чего-то другого, чем то, которое в Москве. Там ниже, серее, по-другому выглядит. Эти пригорки при слове «Киев» сразу вспоминаются - когда ты выруливаешь, выныриваешь каждый раз как в другой город. Что еще? Мосты через Днепр.
НК: Вы здесь не в первый раз. А можете припомнить самые первые впечатления от Киева?
Язык, конечно. Я, как человек, помешанный на буквах, сразу обратила на него внимание. Еще год назад, когда я сюда приехала, это все было…
НК: Абракадаброй?
Нет, не абракадаброй, просто каким-то закодированным языком - над каждой вывеской нужно было поминутно соображать: что примерно она может означать. Но он мне очень нравится. Сейчас прошло полтора года, и после разговоров и общения с украиноговорящими людьми, изучения словарей, я уже понимаю процентов 90, могу перевести. Только говорить пока не могу.
НК: Появились любимые улицы, кафешки в Киеве?
Я люблю место, которое называется «Антресоль», очень красивое место под названием «Сундук», улицу Воровского и Гоголевскую, Бессарабку и прилегающие к ней районы, со всеми этими «Шоколадницами» и прочими местечками. Весь центр люблю. У меня просто брат живет на улице Лебедева-Кумача, я у него останавливаюсь, оттуда добираюсь.
НК: Бывает так, что какие-то города остаются «знакомыми», а какие-то становятся настоящими «друзьями». Киев для вас – он кто?
Киев по ряду многих причин, в том числе и личного характера, очень близкий мне город. Ближе даже, чем, скажем, Питер. При том, что, казалось бы, с Питером меня должно связывать больше как россиянку и москвичку.
НК: Говорят, киевляне сильно отличаются от москвичей. Как вам кажется?
Друзья мои! Таксисты, которые с тобой с первой минуты начинают заговаривать либо о судьбах родины, либо о любви, либо о том, что тебе пора рожать детей, либо о религии, или говорят тебе, что пора все бросать и ехать в Нью-Йорк - это чисто киевская история, а особенно одесская, еще больше. Тут, правда, все как-то, как на любой территории, расположенной южнее - почему-то проще и теплее в отношениях. Не надо многое преодолевать, чтобы люди начали тебе доверять, не надо много понтов разбрасывать, чтобы заявить о себе, как о равном. Жители принимают тебя сразу таким, какой ты есть: заходи, оставайся, главное, не напрягайся. И за это конечно, нельзя не обожать. У меня довольно много тут друзей, к которым я приезжаю и чувствую себя как дома.
НК: Опишите идеальный город в вашем понимании.
Мой идеальный город очень маленький, наверное. В нем немного народу живет…
НК: Возле моря или где-то в горах?
Ну явно какой-то большой водоем предполагается или река широкая. Он зеленый, в нем куча крошечных кафешек со столиками размером с ладонь, как в Париже. Там какая-то небанальная и при этом не тяжелая архитектура - не такая, что нависает и давит всей своей мощью, а легкая и захватывающая. Там..
НК: ...нет пробок?
Может быть, даже есть пробки - но я не езжу на машине, буду кататься на велосипеде, допустим. Например, это похоже на какой-то студенческий город, где, опять-таки, как в Париже, живут потомки смешанных союзов. Люди, которые выглядят потрясающе, потому что мама – араб, а папа какой-нибудь европеец, и вот эти вот брови на идеальном европейском лице, нос, ладони – все они должны как-то так выглядеть. В Киеве, кстати, люди отличаются чертами лица от москвичей.
НК: И напоследок, просьба – пожелайте что-нибудь нашим читателям.
Киевляне, оставайтесь такими же легкими, чуткими, остроумными и не зараженными пошлостью людьми, любите друг друга ну и… Не знаю… Зовите чаще!
А потом – час с небольшим чтения, прерывавшегося аплодисментами. С грубоватым говором непосредственных официантов где-то на фоне: «Можно унести?», с шипением автоматов за барной стойкой – ну да Бог с ними, все эти «помехи» стирались, потому что люди слышали только то, что хотели слышать. Стихи читались из книг, своих и не своих, блокнотов (исключительно своих) и даже из… «Евгения Онегина» («А сейчас я прочту вам произведение малоизвестного автора…»). Ну и по памяти, конечно. Вот когда интереснее всего было наблюдать за лицом, за мимикой, глазами, слушать затейливые честные умные обжигающие тексты, и дивиться – как получается у нее так четко расставлять точки на «и» и троеточия над пропастями, так безжалостно разбирать и вновь собираться себя по строчкам, излучать свет и выкраивать по кусочкам темноту, чтобы другие увидали спрятанное зеркало в этих мастерских лоскутках, отразились в нем - и ожили. По-настоящему:
Клэрити Пейдж
Клэрити Пэйдж в сорок два держится на тридцать, почти не старясь,
Делает маникюр дважды в месяц, носит сногсшибательное белье,
Преодолевая дьявольскую усталость,
Учится танцам после работы - так, будто бы у нее
Есть кого пригласить на жгучий латинский танец,
Так, как будто бы они с Дэвидом не расстались.
Так, как будто бы это чудовищное вранье.
Клэрити и теперь, как долгих семь лет назад,
Собирает для Дэвида все образцы и пробы:
Много читает; ходит в театр, чтобы
Знать, что Лавджой красавица, Уэйн пузат,
Под него теперь перешиваются гардеробы;
А еще ездит в чудные города, те, что все равно бы
Никогда не смогла ему показать.
Так печет пироги, что звана на всякое торжество:
Угощает соседей и любит спрашивать, хороши ли.
Водит удивительно боево.
Возит матушку Дэвида к стоматологу на машине.
Фотографирует объявленья, которые бы его
Обязательно рассмешили.
Нет, не столько живет, сколько проектирует рай земной:
Ходит в магазины, осуществляя разведку боем,
Подбирает гардины к рамам, ковры к обоям,
Строит жизнь, которая бы так нравилась им обоим,
Так трагически велика для нее одной.
Дэвид Пэйдж живет с новой семьей в Канзасе,
и дом у него неплох.
Он звонит ей раз в год, в канун Рождества Христова,
И желает ей счастья. Ну, ничего святого.
Ладно, думает Клэрити, вряд ли Господь оглох.
Дэвид просто заедет - в пятницу, в полшестого, -
Извинится, что застигает ее врасплох, -
Оглядится и обнаружит, что для него
все готово.
Ты слышишь, Господи?
Все готово.
